Автор

Моя фотография
Просветитель менеджмента. Популяризатор научного управления. Писатель сказок и фантастики.

воскресенье, 31 января 2016 г.

Тайны Сытного рынка

Тайны Сытного рынка


Яндекс, как умелый картежник, выкладывает пасьянс из квадратиков координатной сетки поверх известного, но незнакомого города. Второй день в Санкт-Петербурге. Воскресенье, праздная безделица и ясная погода за окном заставили собраться на прогулку.
Каменноостровский проспект… Троицкий мост… Петропавловская крепость… Знакомые топонимы мест, где никогда не бывал. Надо побывать! Вот так прямо по проспекту, через мост, мимо крепости можно попасть в самый центр города. Яндекс не врет! Всего один перегон метро.


Окунев не пожалел, что оделся потеплее. Возраст, однако! У стариков особое отношение к температуре окружающей среды. Окунев относил себя к начинающим старикам и на основе своих новых ощущений постигал погружение в старость.
Среди его сверстников, особенно сверстниц, разговоры о старости звучали тревожно, без охоты и поддержки, а то и вовсе тема старости старательно обходилась стороной. Всех пугали происходящие с телом и умом изменения. Окунева не пугали.
Однажды, стараясь разрядить напряжение одного такого разговора в кругу одноклассников, он в шутку рассказал о забавном воспоминании детства. Знакомство маленького Окунева с прабабкой запомнилось тем, что его попросили пожевать для старенькой беззубой бабушки кусочек мяса. Пожевать и дать ей съесть. Малыш старался.
Пример возымел действие, но вовсе никого не рассмешил. Сверстников придавило картиной перспективы. Хоть и не близкой, но возможной. Как бы то ни было, Окунев собирался пожить еще. Он был большой жизнелюб.
Питер оправдал мнение о нем. Город был, не то чтобы чужим - другим. Все наши города похожи так, что и не сразу догадаешься где ты, привези и выгрузи тебя посреди города. Что родная Рязань, что далекий Хабаровск - все на одно лицо. И в старину, и сейчас. Изменяясь за ходом времени, города изменяются одинаково. Все, но не Питер.
Все вокруг было другим, непривычным, и потому притягивало взгляд. Окунев был пытлив, и уж если какое наблюдение овладевало им, то он не просто искал причину, но спешил выдвинуть версии. Все города начинались с остановки у ручья, привала у реки, даже просто ночевки, да так и дорастали со временем до городов.
Москва, откуда приехал Окунев, со всей ее монументальностью и масштабами - просто самый большой образец типового российского города. Большой купеческий город, живущий по заветам Маркса “Товар, деньги, товар”. Потому и говорят: “Все деньги в Москве!”.
В голову Окуневу пришла еще одна догадка. Москва действительно купеческий город, и доказательство тому многочисленные исторические и новые рынки. Некоторые на слуху сейчас, как Черкизовский. Некоторым создали славу жизнеописатели столицы, как Гиляровский Хитровскому рынку. О питерских рынках никто не говорит.
Морозец заставляет двигаться энергично. И получаса не прошло, а Окунев уже у станции метро, окруженной парком заснеженных деревьев, за которыми маяком высится шпиль Петропавловской крепости. Не перепутаешь, даже если впервые видишь. Окунев свернул в парк.
Вот он Питер и питерцы. Посреди аллеи блаженного вида старушка кормит около сотни голубей. Они вьются вокруг доброй кормилицы, как пчелы вокруг улья. Ожидаемо! Не только город, но и горожане здесь странные. Окунев слышал от жены историю о такой же блаженной в более ранней истории Питера.
Навстречу шли питерцы и гости северной столицы. Одни отличались от других узнаваемо. Наверное, это город так влияет на своих жителей, а не наоборот. Чего-то Окуневу не хватало, чтобы постичь суть ментальности и характеров горожан. А ведь он считал себя знатоком людей.
Впереди слышалась музыка. Окунев прибавил шагу. На него надвигался огромный айсберг какого-то строения. Дошел до вывески. “Балтийский дом”. Перед колоннами главного входа - новогодняя елка. Поздновато, но кстати по погоде - снег и мороз.
Поражает, что в Питере одна за другой сменяют друг друга самые разные “объекты общепита”. Собираясь уже взбодриться чашкой кофе в одном из кафе айсберга “Балтийского дома”, Окунев повернул голову направо и поразился дорожному указателю - “Сытный рынок”. Вот это да! Есть все-таки в Питере рынки! Наверное, какой-то новострой, раз такое креативное название. Надо бы посмотреть!
Ожидания не оправдались, и Окунев увидел определенно старое здание крытого рынка, окруженное немногочисленными рядами прилавков и палаток. Ряды привлекли внимание. Книги! Много книг! На довольно длинном прилавке лежали стопками книги. Старые книги! Конечно, Окунев не мог пройти мимо. Походил. Прислушался к ощущениям. Безошибочно протянул руку и выудил из груды книг одну в тонкой обложке. “Искусство комедии” издания Академии наук СССР аж семидесятых годов.
Окунев, выйдя на пенсию, стал писать короткие рассказики, и начинал уже считать себя писателем. Нравилось ему это дело. Наверное, потому, что раньше он свои наблюдения и впечатления носил в своей памяти, а теперь может всем этим делиться… Это в лучшем случае, если найдутся читатели. А так-то на всякий случай - мало ли как память себя поведет - будет что почитать самому, чтобы вспомнить, как прошла жизнь.
Внутри рыночного здания все оказалось скромно и обычно. Овощи-фрукты-мясо-колбаса-сыр-творог… Пройдя из конца в конец, Окунев нашел только одно место, где можно было бы выпить кофе - кафе “Шашлычок”. Пожалуй, это, скорее, место шаурмы, но не кофе. Название рынка не оправдало себя.
Однако делать нечего, и Окунев зашел в кафе. Кофе там варили, правда на закуску колоритная дама с характерным акцентом предложила маленькие пирожные, именуемые пахлавой. В кафе было тепло. Что-то без звука показывал телевизор. Из глубины кухни доносилась негромкая восточная мелодия. И кофе, и пахлава оказались вполне приличными.
Окунев согрелся, пригрелся, и, кажется, задремал. Разбудили его шумные голоса вошедших посетителей. Выплывая из глубин дремы, он услышал:
  • Наше место занято!
Догадавшись, что сказанное относится к нему, Окунев повернулся к компании взрослых мужиков и попытался как-то урегулировать ситуацию:
  • Я ваше место занял? Давайте я пересяду!, - Окуневым двигала обыкновенная вежливость.
  • Нет-нет! Что вы! Не беспокойтесь! Мы разместимся за другим столиком, - с искренней учтивостью остановил порыв Окунева один из мужиков… мужчин - уж больно интеллигентно они себя повели.
Окунев решил немного посидеть за столиком - для приличия, а потом уйти и все же освободить любимый столик друзей. Даже сидя спиной к этим пятерым, он чувствовал, что они в единственном рыночном кафе завсегдатаи. В подтверждение тому из глубины кухни выкатился хозяин, причитая и суетясь, он за руку поприветствовал каждого из мужчин и убежал готовить для них что-то, видимо, уже традиционное.
Колоритная восточная дама ушла вглубь помогать хозяину-повару. Словно дождавшись ее ухода, интеллигенты за соседним столиком оживились в разговоре. Полилась энергичная, эмоциональная, яркая и живая… матерная речь. Окуневу вспомнились эпитеты, отражающие лингвистические особенности мастеров мата: “Как сапожник!”, “Как извозчик!”, “Как…”. Третье не припомнилось. Может, как Ксения Собчак? Она ведь тоже питерская.
  • Я тогда в дозоре был, в пожарном. Вот это была жара!, - услышал за своей спиной басовитый голос Окунев. - Горела “Обжорка”! Июнь месяц. От жары марево над мостовой. И вот от чего-то занялось. Может, от трубок этих поганых, что стали все курить на голландский манер.
Рассказчик забористо выматерился, видимо, передавая эмоциональную составляющую нарисованной картины. Кто-то из его друзей одернул его, упрекнув, что тот ругается, как пожарник, но при этом и сам не избежал матерных междометий в своем замечании. Окунев внимательно прислушивался к рассказу, но старался не подать виду, что подслушивает, для чего прикрыл глаза и притворился задремавшим.
  • Сгорело все! Рынок! Таможня! Чтоб ей… Дома богатые и домишки победней. Даже корабли, что у причала стояли, и те заполыхали!, - рассказчик, которого сравнили с пожарником, снова добавил красного словца в речь. - Какое там тушить? Подойти не могли к пожарищу! Как у кузнеца в горне!
  • А я помню тот пожар! Маленький был. Батяня рассказывал - он сам там был и видел, - включился в разговор другой из друзей за соседним столиком, не менее затейливо снабжая речь матерщиной. - Новый-то рынок не стали строить там же - перенесли на пустырь у кронверка Петропавловки. Я, когда подрос, дело там имел. Была у меня кузня при конных рядах, и ко мне водили лошадей. Кому подковы поменять, кому вместо потерянной новую прибить, какому коню хромоту исправить особой подковкой…
Рассказчик коротко матернулся, подытоживая воспоминания и замолк, словно, погрузившись в атмосферу тех лет. За столом помолчали некоторое время. Окунев приоткрыл глаза и увидел на безмолвном экране телевизора бегущие титры грядущего похолодания в северной столице. За титрами показался узнаваемый шпиль - символ города.
“Петропавловский собор. Итальянский архитектор Джузеппе Трезини. 1733 год”, - бежали строки на экране телевизора. “Сытный рынок. 1705 год. Троицкая площадь. Сгорел в 1710 году. Вновь построен за кронверком Петропавловской крепости. Название “Сытный” трансформировалось из более старого названия “Ситный” от ситного хлеба из просеянной через сита муки”...
  • Так это про тебя, значит, легенды ходили!, - по обыкновению для компании матернулся и встрял в разговор еще один участник дискуссии. - Я при Анне Иоановне в извозчиках трудился. Это когда на Ситной площади казни стали учинять. Помнится, мы аж прослезились. Мальчонка совсем тот адьютантик-то был. При Долгоруких, значит. А ему и… Голову долой! Народ-то врассыпную - не звери же мы, не для наших глаз такое. Да и лошади забеспокоились...
  • А меня и самого там однажды казнили!, - послышался еще один голос, но уже без матерных присказок - в разговоре повисло известное напряжение. - Гражданская казнь!... Я после университета пописывал в один журнальчик. Папаша не одобрял, конечно. Ну, я и пустился скитаться по матушке-России. Нижний Новгород, снова Санкт-Петербург. В “Современник” писал и в “Отеческие записки”. Потом Лондон… Напечатал там обращение к молодежи, а как вернулся его раздать революционным массам, так и арестовали меня. Судили. Держали в крепости. Сломали шпагу над головой, а потом в Сибирь, на каторгу...
Теперь собеседники замолчали надолго. Пауза длилась, и красноречиво говорила о чувствах друзей. И тут под Окуневым скрипнул стул. Получилось также конфузливо, как если бы он пукнул. Окунев смутился, понимая, что разоблачен и стал медленно подниматься, чтобы покинуть комнатку кафе. Положение спас выкатившийся из чащобы кухни хозяин восточных кровей, гостеприимности и шумливости.
Просеменив к выходу, Окунев не выдержал и обернулся в дверях. Друзья, уткнувшись в тарелки, сосредоточенно ели, и только один из них - буквально интеллигентного вида - пристально посмотрел в глаза Окуневу и чуть заметно кивнул. Может, это и был тот писатель, что последним рассказывал о своей судьбе?
Свежий морозный воздух снаружи каменного корпуса Сытного рынка мгновенно отрезвил Окунева, и теперь он нисколько не сомневался, что все-таки умудрился задремать в теплом кафе и даже увидел какой-то странный сон, содержание которого стремительно улетучивалось. Окунев остановился, тряхнул головой, прикрыл глаза и услышал гомон множества людей, крики домашней птицы и ржание лошадей. Улыбнувшись наваждению, Окунев раскрыл глаза, увидел только стопки книг на прилавке одинокого книготорговца и двинулся в город - странный, совершенно не рыночный город Санкт-Петербург.


Сергей Александрович Русаков.
31 января 2016 года.
Санкт-Петербург.

1 комментарий: